«Это Наталья. Я её любил когда-то» — с тяжёлым вздохом признался Степан, разрушив невидимую стену между ним и Антониной

​— Степа, это опять она, покойница…— боясь выглянуть на улицу, затряслась Антонина, — она приходила… Степа, это что получается? Сначала она нас во снах мучала, а теперь наяву приходить стала?! Почему сейчас? Почему она раньше не явилась?! Ходил к ней? Признавайся! Зачем дух потревожил?​​

​​Каждый год, седьмого сентября, Степан Петрович пребывал в таком мрачном и удрученном настроении, что его жена Антонина Сергеевна боялась к нему подходить.

Всякий раз в этот день он вставал еще до рассвета, сидел долго в саду под ветвистой яблоней и о чем-то мучительно думал. Затем тайно от жены шел в церковь, где ставил свечу за упокой кого-то известного только ему и снова возвращался домой.​​

​​Почти до самого вечера он хранил молчание, потом, будто оттаяв или пробудившись ото сна, он снова приходил в себя и говорил с женой, как ни в чем не бывало. Супруга к странностям, которые случались с ним всего один раз в год, женщина уже давно привыкла.

Антонина, конечно, замечала эти перемены, но не тревожила мужа. Женщине казалось, что мужу в такие моменты хотелось побыть наедине с самим собой.

С одной сторон Антонину мучало любопытство: чего Семен именно седьмого сентября становится молчаливым и задумчивым? Что в этот день случилось в его жизни?​​

​​О том, что муж седьмого сентября тайком бегает в церковь, Антонина узнала совсем недавно — ей проболталась соседка.

Раньше Степан, чтобы скрыть от жены факт «внесемейного» посещения храма, ездил на велосипеде в соседнее село. Когда годы взяли свое, Степан стал ходить в деревенскую церковь. Вот и заприметила его соседка седьмого сентября. Видела, как он ставил свечу кому-то за упокой. Антонину насторожил рассказ соседки, но виду она не подала. Сказала:​​

​​— Ты, Зина, везде нос свой суешь! Уже не знаешь, к чему бы примотаться. Сходил мужик в церковь, помянул усопших. Что в этом плохого?! Иди, Зина, с миром.​​

​​Вот уже почти пятьдесят лет Степан и Антонина жили душа в душу. Ни разу за это время они серьезно не поссорились.

У Антонины не было привычки лезть в душу к супругу, а Степан не привязывался к жене. Не задавал лишних вопросов, никогда не пытался ее контролировать. Жили спокойно, без ссор и скандалов.​​

​​Антонина сама себя успокаивала: может, в этот день муж потерял какого-нибудь родственника, друга. А может, кого-то еще…

И Антонина, чтобы утешить мужа, в прошлом году испекла накануне седьмого сентября большой яблочный пирог, накрыла на стол, и они посидели за ним молча, изредка обмениваясь короткими, но весьма красноречивыми взглядами.​​

​​Степан был благодарен жене за это. Не было в его жизни ни дня, ни часа, и ни единой минуточки, когда бы он усомнился в том, что выбор он сделал правильный, взяв в жены Антонину.​​

​​***​​

​​Наступил очередной сентябрь, незаметно пролетела его первая неделя. Седьмого числа Степан опять встал рано, вышел на еще темную улицу, потоптался у крыльца, слушая звуки просыпающегося поселка.

Потом сходил зачем-то в сарай, накормил старого пса Графа, жившего под верандой, долго гладил его курчавую, пыльную шерсть. Затем, стараясь не разбудить жену, оделся в свой парадно-выходной костюм и направился в церковь.​​

​​Было воскресенье, и Степан, поставив свечу возле большого деревянного креста, отошел к дверям, где и отстоял всю службу. Отстоял неподвижно, опустив вниз голову и не глядя ни на кого вокруг. Лишь когда прозвучал отпуст, Степан размашисто перекрестился и вышел на улицу.

Воздух после церкви показался ему необычайно свежим и даже вкусным, будто вода из горного источника. Степенно и неторопливо направился Степан к дому, по дороге учтиво кланяясь каждому встреченному знакомому. На душе у него было легко и приятно.​​

​​После церкви Степану всегда становилось легче. Душу мужчины как будто чьи-то огромные руки отпускали, и она на время переставала трепыхаться.

После церковной службы хотелось жить, появлялась в сердце надежда на то, что все будет хорошо. Уже очень много лет Степан жил с чувством вины. От него было не избавиться, как бы Степан ни старался.​​

​​***​​

​​Расположившись в садовой беседке, Степан листал старый толстенный альбом с выцветшими фотокарточками. Всматриваясь в каждое лицо, он печально кивал и беззвучно шевелил губами, будто разговаривая с тем, кого видел.

Дольше всего его взгляд задержался на молодой девушке в легкой кофте и длинной юбке, которая сидела возле забора, держа в руках букет полевых цветов. Плечи ее были накрыты большим, вышитым цветами, платком, который струился вниз по груди и рукам.​​

​​Лицо девушки было красивым и по-детски наивно-невинным, большие глаза смотрели открыто. Фотокарточка эта хранилась в самой глубине альбома, сокрытая за еще двумя фотографиями.

Степан много лет ее прятал — не хотел, чтобы супруга видела эту карточку. Когда Степан заметил подошедшую к нему супругу, то попытался спрятать ее обратно. Но было уже поздно.​​

​​— Кто это? — спросила Антонина, присаживаясь рядом, — Первый раз вижу эту карточку. Родственница твоя, что ли?​​

​​Степан оставил попытки спрятать карточку и просто вложил ее в альбом. Мужчина напряженно думал. Может быть, стоит наконец-то жене сказать правду? Спустя столько-то лет? Степан решился:​​

​​— Не совсем, — вздохнул мужчина.​​

​​— А кто же? — не отступала Антонина.​​

​​Она, подобно мужу, тоже неотрывно смотрела на незнакомку, в душе любуясь ее простой красотой. В то же время что-то отталкивающее было в образе этой, на первый взгляд, обычной девушки. Какая-то тяжелая, липкая, будто паутина, тайна.

Антонина почувствовала легкое удушье, которое она самой себе постаралась объяснить духотой. Погода и впрямь была по-июльски жаркой, солнце грело так сильно, что земля под политыми утром цинниями уже успела высохнуть и пойти трещинами.​​

​​— Пойдем в дом, — тихо сказал Степан, поднимаясь и убирая альбом под мышку, — обедать пора.​​

​​И он, сгорбившись, поплелся в дом. Антонина последовала за ним.​​

​​***​​

​​Степан ел молча, почти не глядя на жену. Потом вдруг, отхлебнув немного домашнего вина, бросился к лежавшему на комоде альбому и извлек из нее ту самую фотокарточку с девушкой. Долго вертел ее в руках, будто обдумывая что-то. Наконец, он сказал:​​

​​—​​

​​Это Наталья. Я ее любил когда-то.​​

​​Антонина шумно сглотнула и вытерла выступивший на лбу пот. Откровений от мужа она никак не ожидала. Степан, не обратив на это внимания, снова выпил вина, положил фотографию на стол и долго тер рукой лысину. Вид у него был мрачный и неспокойный.​​

​​— Не могу я больше скрывать… Устал я, Тоня, с таким грузом на душе жить. Мы с ней планировали пожениться, — сказал он, отвернувшись к окошку, — я тогда еще только с армии вернулся, как раз в совхоз устроился. Она там дояркой работала, а меня, значит, шофером взяли. Вот мы и познакомились. Мне тогда едва двадцать стукнуло, а ей уж двадцать пять было. Хотя по ней и не сказать было. Ежели так взглянуть, то как есть девка лет шестнадцати. И не сказать, что красавица… а что-то было в ней такое, чего и объяснить нельзя. По-крайней мере, я вот не могу. Да, Наталья…​​

​​Степан умолк и смотрел, как за окном медленно падали на землю первые пожелтевшие листья, которые легкий ветер срывал со старой березы.​​

​​— И что же с нею стало, с Натальей-то этой? — нетерпеливо поторопила его Антонина.​​

​​— С нею-то? — очнулся Степан, — Да померла она. В двадцать пять лет и померла.​​

​​— Как это?​​

​​— А вот так!​​

​​Степан налил себе еще вина и выпил.​​

​​— Молодой я тогда был, ветреный, — сказал он с отвращением, — пил, гулял, по бабам, был грех, таскался. Бывало, возьму свою гармошонку и на гулянку! Ну там, само собой, ханка, все дела. В глазах туман. Подхватишь бабенку, какая под руку подвернется и на всю ночь куролесить. Наталья-то не дура была, все видела и понимала, образумить меня пыталась, а я что? Клянусь-божусь, а потом вновь за старое. Вот она и не выдержала…​

​Пошла однажды, да в старый мельничный пруд и бухнулась. Пруд-то бездонный был, наши мужики ее неделю искали, да так и не нашли. Пришлось водолазов из города вызывать.

Я только на ее похоронах все понял, да уж поздно было. И пить сразу бросил, и гармонь свою об угол разбил — провались она, проклятая, к дьяволу! А потом уж тебя встретил. Такие вот дела, Тоня…​​

​​На маленькой кухне стало тихо. Слышно было лишь как гудят под потолком мухи, да каплет вода из старого крана. Бледное лицо Антонины ничего не выражало, она сидела неподвижно, зажав в пальцах чайную ложку.

Степан добил бутылку, убрал со стола грязную посуду и, поцеловав жену, снова отправился в сад. На душе у него снова стало легко, будто оттуда выдернули давно беспокоившую занозу.​​

​​***​

​С того самого дня Антонина вдруг потеряла всякий покой. Ей казалось, будто она всюду видит молодое лицо Натальи, ее изящный, накрытый цветастым платком, профиль. Везде, в магазине, в церкви, на улице, там, где был какой-нибудь народ, ей мерещилось, что Наталья находится рядом, среди людей, и смотрит на нее, будто пытаясь что-то сказать.

Антонина почти перестала выходить из дому. Она почему-то никак не могла смириться с мыслью, что из-за ее надежного, верного мужа погиб человек. Из-за его дурости, ветрености и … молодости. Она не знала, как реагировать на правду.

С одной стороны, погибшую Наталью было очень жаль, а с другой… Если бы Наталья осталась жива, то она, Антонина, никогда бы не сошлась со Степаном.​​

​​Женщина после признания супруга сидела в спальне, затворив дверь и зашторив окна. Степан, тревожась за жену, старался не оставлять ее одну. Несколько раз он осторожно пытался узнать у Антонины о том, что же ее тревожило, но та лишь грустно улыбалась и отмахивалась.​​

​​Однажды ей приснился странный, даже пугающий сон, и Антонина, очнувшись от него с криком, не на шутку перепугала мужа.​​

​​— Что такое, милая? — встревожился Степан, мягко массируя плечи супруги, — Да скажи ты, не мучай! Видела чего?​​

​​Антонина, выпив предложенное ей теплое молоко, немного отошла от кошмара и оживилась.​​

​​— Видела, —​​

​​кивнула она, поудобнее устраиваясь на подушках, — видела, будто гуляли мы с тобой возле пруда, того самого, где Наталья… Сидели мы на мостках, где бабы белье полощут, а ты вдруг возьми, да и упади в воду. Потонул ты, только пузыри пошли. А потом… Потом из воды вдруг Наталья появилась. Лицо страшное, синюшное, на жабу похожа. Залезла на мостки и меня схватила. «Платок мой, — кричит, — платок верни! Не могу без платка-то!» И в горло мне пальцами вцепилась, так что не вздохнуть. А от самой тины да рыбой пахнет, аж глаза режет. Так и придушила бы, если бы я не проснулась. Страсть, одним словом!​​

​​Степан выслушал жену и нахмурился. Сам он никогда не видел снов, связанных с Натальей, и было странно, почему она привиделась жене, а не ему. В конце концов, виноватым в ее смерти он считал именно себя. Потому, как только настало утро, он отправился в церковь и вызвал на разговор отца Николая. Тот, выслушав рассказ старого Степана, задумчиво пригладил клочковатую бороду и пожал плечами.​​

​​— Что делать-то? — спросил Степан, испытующе глядя на священника, — Мучается ведь Антонина, уж и лица на ней нету. Того и гляди, чего недоброе с нею случится!​​

​​— Пускай приходит исповедоваться и причаститься, — наконец предложил отец Николай, — а по поводу Натальи… Ты не беспокойся, я молебен отслужу. Хоть и не положено за таких, как она молиться, а я все же исключение сделаю. Может и поможет. Так что не переживай, Степан, все будет хорошо. Ступай домой с Богом.​​

​​Но ни церковные таинства, ни проведенный отцом Николаем молебен так и не помогли Антонине. Ей по-прежнему снилась Наталья: она то появлялась из воды, то вылезала из-под земли, хватая Антонину за ноги и все требуя свой платок.​​

​​Антонина рано утром, после очередного кошмара, проснулась в холодном поту. Теперь ей не спалось. Женщина поднялась, подошла к окну. Ей захотелось впустить в комнату прохладу.

Антонина разгородила окно, глянула на улицу и обомлела: в палисаднике, буквально в нескольких метрах от дома, стояла Наталья. Молодое, красивое лицо ее было бледным, а тонкие губы безмолвно шептали одно-единственное слово:​

​— Платок! Платок! Платок!​​

​​Антонина, громко закричав, упала в обморок. Степан, услышав ее из огорода, тут же примчался и, тоже заметив страшную гостью, побледнел и схватился за стоявшую в углу трость. Но видение, будто заметив его, сразу же исчезло.

За окном не было ничего, кроме кривой раскидистой рябины. Степан, выронив трость, бросился к лежавшей на полу жене. Она уже пришла в себя.

Глаза ее были широко раскрыты, на лице застыла маска неподдельного ужаса. Увидев мужа, Антонина попыталась изобразить улыбку, но получилось лишь жутковатое ее подобие.​​

​​— Это она, она… — залепетала Антонина, задыхаясь, — я видела ее там, в окне…​​

​​— Я тоже, — поддержал ее Степан, — тоже видел. Успокойся. Мы найдем способ от нее избавиться. Она уйдет, вот увидишь. Ну, чего ты?​​

​​Антонина вдруг заплакала и уткнулась в плечо мужа. Степан бережно положил ее на кровать и укрыл одеялом. Жену, как и его самого, бил озноб, но не от холода, а от страха.​​

​​***​​

​​Антонина никак не могла понять, почему покойница столько времени их не беспокоила. Раньше ведь она никогда не приходила!

До чистосердечного признания Антонина и не подозревала, что у ее мужа есть от нее какие-то тайны. Женщина пыталась выпытать у супруга:​​

​​— Степа, почему она объявилась? Ну не просто же так! Скажи, ничего странного в последнее время не произошло? Какой платок она у меня требует?​​

​​Степан угрюмо молчал. Не хотелось ему признаваться в том, что Наталья начала беспокоить его супругу по его же вине. Степан однажды пошел на пруд, на то самое место, где много лет назад и случилась трагедия. Степан долго сидел на берегу, беседовал с Натальей и просил у нее прощения. Душевный порыв и привел к таким последствиям.​​

​​Весной, когда было уже совсем тепло, Антонина производила уборку в задней части дома, где хранилась всякая рухлядь и старые ненужные вещи, которые, несмотря на их ненужность, так и не были выброшены.

Степан много что хранил. Антонина, сметая пыль со старого кованного сундука, который некогда принадлежал матери Степана, открыла его крышку и вздохнула. Там были старые рубашки Степана, его рабочие рукавицы, какие-то книги и тетради, коробки с ружейными патронами, ржавые гаечные ключи, рыболовные принадлежности.

Антонина аккуратно выкладывала все это на пол, раздумывая над тем, что можно выбросить, а что оставить, как вдруг неожиданно извлекла с самого дна сундука какой-то сверток.​​

​​Включив еще одну лампу, Антонина развернула ее и вскрикнула: это был тот самый платок, который она видела на изображенной на фотографии Наталье.

Пестрый, с витиеватыми узорами по краям и большими красными цветами посредине, украшенный мягкой позолоченной бахромой, он мог бы сойти за цыганскую шаль и наверняка стал бы предметом зависти любой модницы своего времени.​​

​​Антонина, вдоволь им налюбовавшись, свернула платок обратно и отложила в сторону, будто чего-то опасаясь.​​

​​— Степан, — позвала она, наспех побросав все содержимое сундука обратно, — Степан! Где ты? Иди сюда!​​

​​Степан, работавший в это время в огороде, нехотя явился на зов жены.​​

​​— Чего тебе? — спросил он, — Тоня, чего ты раскричалась?​​

​​— Машина твоя на ходу? — ответила вопросом на вопрос Антонина.​​

​​— Да, а что?​​

​​— Поехали-ка на кладбище, — голос Антонины был твердым и уверенным, — я теперь знаю, чего она к нам приходит.​​

​​— Это зачем еще? — изумился Степан, — Ты что удумала?​​

​​— Поехали, поехали, — настаивала жена, — собирайся.​​

​​Антонина взяла платок и развернула его перед мужем. Степан, на миг схватившись за голову, вдруг энергично кивнул и побежал во двор, где стояла его старенькая «шестерка».​​

​​***​​

​​По дороге на погост Степан каялся:​​

​​— Платок этот я на память оставил, — признался Степан, сидя за баранкой своей любимицы, — и совсем забыл об этом! Столько лет ведь прошло… Мать Натальи хотела его в гроб положить, да я его спрятал. Это я его Наталье подарил на именины, любила она его очень, всегда надевала, когда мы с ней гулять выходили… Ох, и хороша она в нем была…​​

​​Задумавшись о прошлом, он едва не пропустил поворот, но вовремя спохватился и свернул на ведущую через небольшой лесок кладбищенскую дорогу. Через несколько минут машина остановилась возле высоких ветхих ворот, и Степан с Антониной вступили под сень старых деревьев, росших между аккуратными рядами могил.

Супруги прошли по узкой тропинке, спустились вниз, туда, где росла уже распустившаяся сирень и с трудом нашли старую, почти сравнявшуюся с землей могилку с невысоким кованным крестом.​​

​​Степан снял с головы потертую фуражку и перекрестился.​​

​​— Вот она, Наталья, — сказал он, поклонившись, — тут, голубушка. Давно я у нее не был.​​

​​Он согнулся и погладил молодую траву, которая росла на могиле. Антонина достала из сумки пряник, пару конфет, красное пасхальное яйцо и положила все это на едва заметный кирпичик с выгравированным на нем крестом.

Затем, вытащив из-за пазухи старый цветастый платок, осторожно закопала его возле креста и прикрыла веткой сирени.​​

​​— Ну, вот и все, — тихо сказала она, улыбнувшись, — вернула я тебе твой платок, Наталья. Прости нас, ежели сможешь. Ну, пойдем, Степушка.​​

​​И старики, еще раз взглянув на старую могилку, отправились в обратный путь.​​

​​***​​

​​Той же ночью Антонина снова увидела во сне Наталью. В нем они со Степаном степенно прогуливались по пустой вечерней улице, как вдруг возле одного из домов заметили молодую девушку, сидевшую на скамейке с букетом в руках.

Увидев супругов, девушка поднялась, поправила сползший с плеч платок с вышитыми на нем огромными цветами, подбоченилась и приблизилась к Антонине и Степану.

Она долго смотрела на них своими большими зелеными глазами и улыбалась, будто не решаясь сказать что-то важное.​​

​​— Будьте счастливы, — наконец сказала Наталья.​​

​​Она вручила Антонине букет полевых цветов и поклонилась.​​

​​— Прощайте.​​

​​— Прощай, Наталья, — тихо сказал Степан, утерев рукавом скатившуюся по морщинистой щеке слезу, — прости и прощай.​​

​​Наталья медленно развернулась и пошла прочь. Вскоре ее фигура растаяла в красноватом закатном воздухе, словно мираж.​​

​​— Прощай, Наталья, — повторила за мужем Антонина, когда девушка уже исчезла.​​

​​Антонина пробудилась с мокрым от слез лицом. На душе у нее было легко и тепло, словно туда проникали лучи восходящего ласкового майского солнца.

Наташа беспокоить супругов перестала, к Антонине она не приходила ни во сне, ни наяву. Теперь супруги седьмого сентября вместе ходят в церковь и молятся об упокоении души рабы Натальи. И будут ходить столько, сколько им отмерено.​

Источник