«А может, мне тут и остаться…» — тихо предложила Тамара, осознав, что нашла своё место.

=ПОКА ЦВЕТЁТ ПОДСНЕЖНИК= Глава 1.

Приехала

Всё утро суетилась.

Развесила одеяло для просушки, помыла полы — чтобы Тамарухе было не пыльно, ведь она же, бедняжка, из Винницы, где, наверное, роботы сами полы моют.

Зеркало начистила до блеска — раньше даже не хотелось в него смотреть, а теперь приятно глазам.

Углы подмела, паутину со стен сняла, мух прогнала.

И всё время думаю: приедет, глянет — не убежит ли обратно, как в прошлый раз?

На печке у меня щи остывают, капустка домашняя.

Картофель отварила, огурчики нарезала, масло подсолнечное своё, с таким запахом, что аж щиплет в носу.

Самовар поставила, теперь он не просто украшение, а по назначению.

Тамара любит чай, но не пакетированный, а травяной, с мятой и чабрецом.

Я её с детства приучила — чтоб хоть что-нибудь полезное в голову вбить.

Села на лавку, подперлась рукой.

Солнце уже высоко.

Ещё час, может полтора — и автобус у клуба остановится.

Сердце ёкает.

Ведь она — моя кровь.

Хотя и дочь, которая теперь почти не звонит.

А Тамара — словно ласточка: то появляется, то исчезает.

Но, может, на это лето задержится.

Стук в калитку прозвучал, словно гром.

Я вздрогнула, платок на затылок натянула и пошла.

— Бабуль! — голос звонкий, но уставший. — Привет!

Моя городская идёт.

В белых кроссовках, тяжёлый рюкзак волочит за спиной, щеки впалые, глаза большие, как у телёнка, что мамку ищет.

— Ох, Тамаруха, это ты?

Смотри, какая худенькая стала.

Куда всё мясо делось?

Она смеётся, целует меня в щёку — прохладно, пахнет чужими духами, не нашими.

— Вот я к тебе — на откорм.

— Ага, откормлю — обратно не влезешь в свои драные джинсы.

Завела её в дом.

Она сразу плюхнулась в кровать, ноги вытянула.

— Как же у тебя хорошо.

Тишина.

Воздух!

Господи, я забыла, каким пахнет настоящий воздух!

Я молчу.

Смотрю на неё.

Худая, бледная, губы покусаные.

Глаза бегают.

Сердце тревожно забилось.

— Ты чего, Тамара?

Что-то случилось?

Она смотрит в потолок.

— Да нет…

Просто устала.

Винница — как паутина.

Вроде живёшь и работаешь, а всё словно в плену.

Хотела вырваться.

К тебе.

— Тут проще.

— Не проще, а честнее, — бурчу я. — У нас всё прозрачно: посадил — выросло, не посадил — остался без борща.

Тамара улыбнулась.

— Точно.

Я будто забыла, что такое настоящая жизнь.

Хочу пожить.

Просто… по-настоящему.

Я села рядом.

Глажу её волосы.

— Ну, так живи.

У меня на всё лето дел — хоть отбавляй.

Огород, куры, баня начала разваливаться, сарай починить бы.

Поможешь, небось?

— Конечно, помогу, — зевает. — Только сначала дай поспать после дороги.

Она проспала до вечера.

Я сидела на крылечке, семечки грызла, а душа бурлила, словно чайник.

Это не та Тамара, что приезжала раньше — звонкая, с глазами, как два бездонных океана.

Эта — серая, словно прошлогодний снег.

И сразу не скажешь, что болит — не видно.

Но я старая баба, глаз у меня цепкий.

Душа внучки — как дерево в засуху.

Стоит — но соки уже не бегают.

Потом она вышла, потянулась.

— Бааа, можно завтра с тобой на огород?

Я чуть не прослезилась.

— Можно.

Да ты сначала поешь.

Я наливала ей щей, со сметаной.

С хлебушком.

Подойдём сюда.

Она молча ест, и на лице румянец появляется.

Словно внутри печку разожгли.

— А у тебя, ба, тут всё как было.

Даже занавески те же.

— А что им сделается?

Они добротные.

Зачем менять хорошее?

Она кивнула.

Потом тихо сказала:

— А может, мне тут и остаться…

Я замерла.

Сердце защемило.

— Не торопись.

Сначала душой осядь.

Поживи.

Поймёшь — тогда и решишь.

— Спасибо тебе, бабуль.

Что ждала.

Что не обиделась.

— Ну ты что, дурёха.

Я ж тебя люблю.

Ночью не спала.

Слушала, как она дышит за стеной.

Дышит глубоко, спокойно.

Может, действительно останется.

А может, ветер снова унесёт.

Но пока она здесь, я каждый день для неё — как капля мёда на рану.

Пусть запомнит: не вся жизнь — это шум.

Иногда главное — тишина.

И чтобы рядом было кому её слушать.

Глава 2.

Не моё это

Утро началось с петуха.

Кричал он так, словно его слышно было даже с крыльца в Одессе.

Тамара ворочалась под одеялом, скомкала подушку, натянула её на уши и сквозь зубы прошипела:

— Господи, за что…

А я стою, кашу мешаю.

Пшённую.

С тыквой.

Пар идёт — ароматный, терпкий.

Варево в котелке блестит, словно золото.

— Не за что, а зачем.

Вставай, девка.

Пора.

— Бабуль, ну рано же…

— У нас тут жизнь не по будильнику, а по солнцу.

Она вздыхает, но встаёт.

Волосы растрёпаны, глаза прищурены.

Босыми ногами шлёпает по дощатому полу, словно сонная цапля.

Я ставлю ей чашку, ложку.

— Есть хочешь?

— Нет.

— А надо.

Это не кафе — здесь живут.

Она молча ест.

На третий кусок оживает:

— А вкусно… Честно.

Без этих наших «детокс-злаков» и «альтернативных молок».

Я усмехаюсь.

— Да я даже не знаю, что такое — альтернативное молоко.

У нас если молоко, то либо от Машки-коровы, либо магазинное, чтобы в кофе добавить.

Тамара смеётся.

Первый раз — искренне, а не вымученно.

Приодела её.

Стоит во дворе в резиновых сапогах.

Я дала ей свои старые — чуть велики, но с носками нормально.

На ней моя куртка, рукава закатаны.

— Чувствую себя… как в кино про колхоз.

— Ещё петуха под мышку — и за Оскаром.

Я дала ей ведро, и мы пошли в сарай кормить кур.

Тамара входит, морщит нос.

— Ух, пахнет.

— Жизнью пахнет, — говорю. — Куры — это не «био-продукт».

Это клюв, перья и характер.

Она смеётся, потом наблюдает, как я корм насыпаю.

Повторяет.

Первая курица дерзко налетает — Тамара взвизгивает, но не отступает.

— А ты, я гляжу, не из пугливых, — усмехаюсь.

— Просто… хочу научиться.

Всё это.

Ведь настоящее, да?

— А что же.

Подделок здесь нет.

Если курица клюнула — значит, клюнула.

Не лайкнула.

После обеда отправились в огород.

Я показала грядки, объяснила, где лук, морковь, свёкла.

Она встала, руки на бедра:

— Ну, не скажу, что в детстве о таком мечтала, но… вызов принят.

Я дала ей тяпку.

Села рядом на старый пень.

— Земля — она добрая, — говорю. — Только обращаться с ней нужно не свысока, а по-человечески.

Не как с прислугой, а как с бабушкой.

Потихоньку, с уважением.

Тамара кивает.

Начинает пропалывать.

Медленно, неловко.

Но я вижу — глаза у неё уже загорелись.

В них что-то копошится, словно червячок в тёплой земле.

— А у тебя здесь есть друзья? — вдруг спрашивает.

— Друзья — это в молодости.

Сейчас — соседи.

И ещё у меня куры, Мотька-кот, самовар и ты.

Вот и весь мой круг общения.

— А если скучно?

— Скучно не бывает.

Бывает тихо.

А это совсем другое.

Она замолкает.

Солнце греет ей спину.

Потом почти шёпотом говорит:

— В городе я словно исчезала.

С утра — метро.

Потом офис.

Потом глаза в экран.