3aчем Heпyтёвую B дoм пpuвёл?

— Мать, хлеба подай! — недовольно кричит Фёдор Петрович. — Ну сколько ждать? Суп-то стынет. Не люблю я тёплый.

— Несу, Федя, несу. Вот, свеженького тебе нарезала, испекла только что.

Варвара суетится, старается угодить мужу. Очень уж он строг, когда голодный. Тогда уж всё не по его, не по нему.

— Сама чего не садишься? Сытая, что ли? — приступая к долгожданной трапезе спрашивает Фёдор Петрович.

— Нет, сажусь и я. Вот лучка ещё зелёного прихватила, для аппетита.

— А Павел где? Опять к ужину нет! Где носит его, снова к своей непутёвой побежал?

— Да пусть бежит, дело молодое, — пытается заступиться за сына Варвара.

— А ты не потакай. Сама, знаешь, от какого она корня. Непутёвая мать у неё, значит, и девка такая же будет, — ругает жену Фёдор Петрович.

— Да несерьёзно это всё, Феденька. Что ты так распаляешься? Дети ведь они ещё. Сегодня одна понравилась, завтра другая. Глупый он совсем, Павлик-то. Это они по-ребячьи, хороводятся все вместе, гурьбой. Жениться ему рано ещё. А как придёт время — образумится.

— Хорошо было бы. А то такое ощущение, что, кроме этой непутёвой, больше никого и нет у нас в посёлке. Сколько девчат хороших, а наш к этой присох. Как будто мозгов совсем нет. Тьфу, зла не хватает.

Успокаивала супруга Варвара, а у самой сердце в груди обмирало. А вдруг и впрямь Павлик влюбился в Дашутку Ерофееву? Вот беда-то! Да разве он не знает, какая слава по посёлку идёт о её матери. Да разве о такой жене они для него мечтают!

Мать Даши Ульяна Ерофеева после того, как её бросил муж, уехал к какой-то красотке в город, стала вести разгульный образ жизни. И хоть сватались к ней одинокие мужики-вдовцы, ни с кем сходиться не стала.

В её избе теперь частенько собирались те, кому хотелось праздника. Пили, гуляли, веселились гости Ульяны всегда с размахом. А сама она время от времени меняла своих ухажёров, благо, желающих всегда было хоть отбавляй.

— Колька вон какой молодец у нас! — продолжал меж тем Фёдор Петрович. — Правильную жену себе выбрал. И семья там порядочная, не последние люди в посёлке. С такими родниться — одно удовольствие. Они к тебе с уважением, и ты к ним с тем же. Дом помогли поставить молодым — такое дело большое сделали. Вот сваты так сваты! И сноха мне нравится, Маша. Всегда уважительная, воспитанная. Скоро нас внуком одарит. Пашка-то с брата бы пример брал, а он с непутёвой якшается. Эх, не порол я его. А теперь уж поздно! Всё твоё воспитание — разбаловала ты его, Варвара, а теперь расхлёбывай.

Вечером прибежал счастливый и разрумянившийся от переполнявших его чувств Павел.

— Мам, дай поесть. Ох, и проголодался же я! А ты что не спишь? Поздно, вроде же?

— А то и не сплю, сынок, что душа моя не на месте, — наливая сыну молока и доставая краюху хлеба, говорила Варвара. — Ты вот развлекаешься, а я думаю, полетит ли моя голова с плеч или минует меня беда.

— Да ты что, мама? О чём ты, не пойму? — растерялся Павел.

— А о том. Говорила я тебе — забудь про свою Дашутку, пока не поздно. Послушал ты мать? Нет. Народ сплетничает, так и ходите вы с ней парочкой. Неужели других девчонок нет? А, сынок? Ведь мать-то у неё непутёвая какая — и от дочери толку не будет.

— Мама, я тебе давно сказал — Даша не такая, она очень хорошая. При чём здесь её мать? Разве она может за неё отвечать? — возмутился сын.

— Да откуда тебе-то знать, что из неё дальше будет, дитя ты моё неразумное? Ведь народ не будет зря говорить. Завсегда так было. Какой родитель — такой и отпрыск.

— А я тебе говорю, что Даша совсем другая. И ей противно то, что у них в доме творится. Говорит, убежала бы куда глаза глядят, да некуда, — заступался за любимую Павлик.

— Ой, сынок! Бросил бы ты её, пока не поздно. Прошу тебя! Отец вон прознал про вас — злится. Того и гляди — со свету сживёт. Меня обвиняет во всем. А разве ж я виновата?

— Мама, я её не брошу. Мы решили пожениться. Вот как исполнится нам по восемнадцать лет, так сходим распишемся. Как же я её брошу, если люблю? И она тоже…

— Господи! Вот горе-то! — заплакала Варвара.

Прошло полгода.

— Ты что ж это творишь-то, гадёныш? — отец влетел в дом стрелой и кинулся к младшему сыну. Замахнулся на него.

— Федя, не надо! Не бей, прошу тебя, не трогай его! — заголосила Варвара.

— Это где ж такое видано, чтобы дети женились, не спрося разрешения у родителей, не получив отеческого благословения? — закричал Фёдор Петрович. — Мне Катерина сказала — расписались, мол, сегодня твой Пашка и Дашка Ерофеева. Пришли в сельсовет и расписались! Это как? Это что за времена такие настали, что родителей и в грош не ставят? Всё сами. Самостоятельные! А если я своего разрешения на ваш брак не давал, это как? Вы где жить будете? Молодожёны выискались! У меня же будете жить. А спросить не надо?

Долго ещё бушевал старый Фёдор Петрович. А потом как-то выдохся, сел, схватился за сердце.

— Что, Федя? Болит? — кинулась к нему жена. — Я сейчас таблеточку тебе… Сейчас найду. Потерпи. Да разве ж можно так расстраиваться, а? С твоим-то сердцем?

Варвара нашла мешок с таблетками, достала нужную, дала мужу.

Павел сидел за столом. Молчал. Лишь только костяшки пальцев белели на согнутых кулаках.

А потом тихонько открылась дверь и в дом вошла Даша с небольшой сумкой, в которой были её вещи.

— Здравствуйте. Вот пришла… Растерянно проговорила она. — Мне Павлик сказал, что мой дом теперь здесь. Вы простите нас, что мы вот так, без разрешения…

Она выжидательно смотрела на его родителей. Фёдор Петрович глубоко вздохнул и, отвернувшись, ушёл в спальню. Варвара с сожалением и какой-то женской жалостью посмотрела на сноху.

— Здравствуй, Даша. Что же теперь делать-то… Проходи, располагайся, раз теперь здесь твой дом, — сказала свекровь молодой невестке.

Потекли своим чередом серые будни. Непросто жилось Даше у свекров, ох, непросто!

Варвара её не обижала, наоборот, всякий раз старалась помочь, подсказать, научить непростому ремеслу жены да хозяйки дома. И тесто ей поможет поставить и со стиркой подскажет, и капусту научит квасить на зиму.

А Даша с радостью любую науку от свекрови принимала, впитывала всё, как губка. Дома-то её этому никто не учил, матери не до того было всегда.

Фёдор Петрович сноху не замечал. Делал вид, что её нет в его доме. А то, наоборот, начнёт кричать на Дашу — и неумеха, и лентяйка, и грязнуля, каких свет не видывал. Делать, дескать, сама ничего не может. Всему её свекровь учит. И лицо такое злое при этом состроит, что хоть плачь. Даша и плакала. Украдкой, чтобы никто не видел.

— Ну и учу, что ж с того? Мне не трудно. Все когда-то учились, никто сразу мастером не родился. А Даша — она смышлёная, всё на лету схватывает, и старательная, — заступалась за сноху Варвара. — Всему научится, какие её годы.

Так и шпынял бы её свёкор, так и издевался бы над бедной снохой, если бы не один случай, который всё изменил.

Павел уехал на несколько дней в город — он уже учился заочно в сельхозтехникуме. Как раз сессия подошла. Варвара суетилась во дворе, со скотиной, Даша ей привычно помогала. Тяжело одной-то управляться с хозяйством. А тут ещё Фёдор Петрович сегодня приболел. Во двор не вышел, сказал, что плохо себя чувствует. Такое с ним было не впервой. Поэтому Варвара особо и не тревожилась. Дала мужу лекарства и пошла работать.

А Дашу как будто подмывало. Где-то внутри росла необъяснимая тревога, причину которой она найти не могла.

— Мама, я зайду в дом? В горле что-то пересохло, глотну водицы, хорошо? — спросила она у свекрови.

А уже через минуту выскочила во двор и диким голосом закричала:

— Срочно за врачом! И пусть сразу звонят в Соловьёвку, машину вызывают! Срочно, мама!

Варвара бросила вилы и побежала что есть духу в ФАП, который располагался метрах в пятиста от дома.

— О, горюшко! Ой, да что ж я сама-то не глянула, не проверила, как он там! Ой, уморила мужика! Господи, хоть бы успеть! — причитала Варвара, преодолевая небольшое расстояние с огромной, как ей казалось, скоростью.

Между тем, Даша, обнаружив свёкра почти без сознания, хрипящим и с лицом синюшного оттенка, стащила его потихоньку на пол. И откуда только силы взялись! И, вспоминая школьные уроки, на которых преподаватель по НВП учил детей делать искусственное дыхание и непрямой массаж сердца, приступила к спасению Фёдора Петровича.

Правильно ли она делала, Даша не понимала. Было ли ей страшно или противно — ведь Даша и не любила, и побаивалась свёкра — она не помнила. У неё была одна чёткая цель — во что бы то ни стало продержаться до прихода врача. Не дать свёкру перестать дышать. А тот почти уже и не дышал, только иногда одинокий хрип пробивался наружу.

— Давайте, Фёдор Петрович! Давайте, миленький! — шептала она, ритмично нажимая на грудь умирающего свёкра. — Держитесь, дышите! Не умирайте! Прошу вас! Давайте, давайте, дышите!

Вскоре распахнулась дверь, и в дом забежали люди. Врач и фельдшер со своими спасительными сундучками. А следом растрёпанная и бледная Варвара.

— Ну, что он, как? — выдохнула она.

— Не знаю, — сказала Даша. — Сейчас помогут, всё сделают.

И заплакала, горько рыдая на плече свекрови. Страшно вдруг стало Даше.

В результате манипуляций пришедших на помощь медицинских работников Фёдор Петрович вскоре задышал ровнее, порозовел и даже смог открыть глаза. А через сорок минут приехала карета скорой помощи и увезла его в реанимацию.

— А ты молодец! Вытащила свёкра с того света, — обращаясь к Даше, сказал врач. — Всё правильно сделала.

— Если бы не она, не успели бы мы спасти вашего мужа, — уже Варваре произнёс он. — Сноху свою благодарите. Большое дело она сделала.

Хозяин вернулся домой недели через две, похудевший, но живой. В больнице его подлечили и предупредили, что нужно помнить о больном сердце, беречь себя.

— Ну, здравствуй, Дарья. Спасибо тебе, дочка! Наслышан я, как ты меня спасала, — не улыбаясь и стараясь быть серьёзным, произнёс он. А потом, помолчав и прокашлявшись для порядка, добавил:

— И прости за прошлое. Не держи зла.

— А я и забыла уже всё, — прячась за спину мужа, произнесла Даша тихо.

— Однако, что я хочу сказать, мать… Не всегда от гнилого дерева худой отросток бывает. Иногда случается и по-другому.

— Да, отец. Ты как всегда прав, — с улыбкой согласилась Варвара. — А у нас для тебя новость добрая. Скоро ещё один внучонок у нас народится. Даша с Павлом решили нас порадовать.

— Да ну? Вот уж радость так радость! Спасибо, мать! Уважила. Погрела душу старику.

Источник