«Ты права — я дура. Вырастила паразита» — с болью произнесла Тамара, стоя с каменным сердцем перед дочерью, которая оказалась на грани жизни и отчаяния.

Она вошла на кухню. Ольга с Натальей замолчали.

— Мам, ты так рано…

— Собирай свои вещи.

— Что?

— Собирай и уходи. Сегодня же.

— Ты что, с ума сошла?!

— Нет. Я наконец-то прозрела. Ты права — я дура. Вырастила паразита.

— Как ты смеешь так говорить?!

— А ты как смеешь? Старой коровой меня называть, маразм искать? Я тебя паразитом обозвала — и не ошиблась!

Ольга побледнела. Наталья тихо поднялась, пробормотала что-то про дела и ушла.

— Мам, я не то имела в виду…

— Я всё слышала. Всё. Теперь вон. У тебя ровно час на сборы.

— Но я беременна!

— И что? Ты взрослая женщина. Хотела жить отдельно — живи. Где хочешь.

— У меня нет денег!

— Найдёшь. К отцу ребёнка езжай. Или иди работать. В мои годы я уже пять лет пахала.

— Ты меня выгоняешь?!

— Да. Выгоняю. И не смей больше появляться на пороге.

Так они и оказались в коридоре. Ольга с чемоданом, Тамара — с каменным сердцем.

Крики на лестнице продолжались минут десять. Потом Ольга ушла.

Тамара заперлась, села на пол и заплакала. Впервые за долгое время — навзрыд.

Утром весь подъезд гудел. Бабка Людмила первой постучалась.

— Полина, это правда? Ты выгнала Ольгу?

— Правда.

— Но она же беременна!

— Знаю.

— Как же так? Родная дочь!

Тамара устало посмотрела на соседку.

— Хочешь, расскажу, какая она родная?

И рассказала. Про манго, про вонючую ферму, про квартиру и маразм. Людмила слушала, качая головой.

— Надо же… А такая хорошая девочка была.

— Была. Я сама виновата — избаловала.

Новость быстро распространилась по Пирятину. Сначала осуждали — мать-изверг. Потом, узнав подробности, стали сочувствовать.

— Правильно сделала! — говорила продавщица Тамара. — Нечего на шее сидеть!

— Сама виновата! — возражала учительница Светлана Валерьевна. — Надо было строже воспитывать!

Тамара не спорила. И так, и так была правда.

Ольга исчезла на полгода. Тамара не находила себе места — где дочь, что с ней, родила ли? Но звонить не решалась. Выгнала — значит выгнала.

А потом, в один весенний день, раздался звонок в дверь. На пороге стояла Ольга с коляской. Похудевшая, бледная, с потухшими глазами.

— Привет, мам.

— Привет.

— Можно войти?

— Заходи.

Прошли на кухню. В коляске спала девочка — точная копия Ольги в младенчестве.

— Как назвала?

— Полина. В твою честь.

Тамара кивнула. Налила чай, достала печенье. Руки дрожали.

— Где жила?

— Сначала у Натальи. Потом в общаге при роддоме. Потом… неважно.

— Отец?

— Какой отец? Он отказался. Сказал — не его.

— Но ты же хотела судиться…

— Хотела. Но доказать ничего не удалось. Он богатый, адвокаты хорошие. А я…

Ольга замолчала. Полина в коляске зашевелилась, заплакала. Ольга неуверенно взяла её на руки, словно боялась сломать.

— Она хочет есть.

— Покорми.

— Я… не могу. Молока нет. Нужна смесь.

Тамара подошла к шкафу, достала банку.

— Вот. Купила на всякий случай.

— Ты знала, что я приду?

— Надеялась.

Вместе кормили Полину. Тамара показывала, как держать бутылочку, как выпустить воздух.

— Мам, я… прошу прощения. За всё.

— Знаю.

— Ты простишь?

— Ты моя дочь. Плохая, избалованная, но моя.

Ольга тихо заплакала, беззвучно.

— Мам, можно я останусь? Недолго, честно! Пока встану на ноги!

— А работать будешь?

— Буду! Куда угодно пойду! Посуду мыть, полы драить!

— От фермы не воротишься?

— Нет! С тобой буду ходить, если возьмут!

Тамара усмехнулась. Теперь разговор шел по-другому.

— Ладно. Живи. Но по моим условиям.

— Любым!

— Первое — работаешь. Второе — никаких капризов. Третье — с Полиной сидишь сама, я только помогаю. Четвёртое — учишься. Заочно хоть, но институт заканчиваешь.

— Мам, да! Всё, что скажешь!

Вечером вместе укладывали Полину спать. Девочка сопела, причмокивала во сне.

— Хорошенькая, — шептала Тамара. — Вся в тебя.