Самобытность оплачивается стыдом. Близость оплачивают компромиссами.

Любой переход на новый этап оплачивается кризисом. Так или иначе. Самобытность оплачивается стыдом.

Выход из созависимости оплачивают разрывом.

Рождение оплачивается болью.

Близость оплачивают компромиссами.

Свободу — одиночеством. И так далее.

Если человек задержался роли, которая себя уже исчерпала, он начинает потихоньку сползать к эмоциональному банкротству. У него уже нет сил, нет мотивов, нет интереса.

Таких людей вокруг множество.

Матери, говорящие с подростками как с двухлетками.

Директора, плюющие на отчёты.

Тридцатилетние нимфетки.

Вечные студенты, добропорядочные мужья, правдорубы с голой задницей и ещё тьма персонажей…

Чем дольше задерживаешься в исчерпанной роли, тем больше становишься персонажем, все реплики которого предсказуемы, а шаги прописаны. Директора банкротятся, нимфетки соблазняют, мамаши обвиняют и так далее.

Что тут ещё скажешь? Надо в конце подвести мораль, но в этом нет правды, когда твой собственный кризис стоит перед носом как большое темноводное озеро, в которое нужно нырнуть целиком не зная, хватит ли тебе воздуха. Быть готовым утонуть, так и не коснувшись дна. Или пробить его собственной головой, выйдя с другой стороны.

Быть готовым к своей неготовности.

У людей, входящих в кризис, есть иллюзия, что они смогут сохранить жизнь неизменной. Те же связи, то же лицо, тот же уровень.

Но кризис — это всегда изменения. В первую очередь того, что сложнее всего менять. Иначе он не был бы кризисом.

Рано или поздно в него придётся войти. Медля на берегу ты платишь своим временем, силами, и, в конечном счете, жизнью. Так или иначе.

Александр Ройтман
Аглая Датешидзе