Письмо жены из очень дальнего зарубежья в Одессу.

Мне звонила наша дочь, я все знаю, я оставила тебя с женщиной в нашем
доме, чтобы ты не в чем не нуждался, пока я смотрю за Аликом в Майями,
он наш внук, он должен стать гением, а ты, как был свиньей, так и
остался ею, хотя ходишь в синагогу в каждый шаббат.

Эта тварь, уже три недели ходит в моей шубе (люди все видят) и весь двор
смеется надо мной, зачем ты мечешь мой бисер перед этой дешевкой из
Полтавы, разве ее 55, слаще моих пятидесяти с хвостиком, что она такого
делает тебе, что я, с двумя дипломами и двумя языками не умею, ты клялся
мне, что уже пять лет, твой Тополь-М не способен поражать никаких целей
кроме унитаза, я пережила это, ты даже не знаешь, чего мне это стоило, я
еще была в собственном соку тогда, а ты все манкировал и манкировал,
ссылаясь на полную твою невозможность окормлять свою ниву по месту
жительства.

И что я узнаю, ты лгал мне, ты пренебрегал мною, хотя я была еще, ой как
востребована.

Сам Лев Маркович, не раз мне предлагал приехать к нему в Друскненинкай,
он даже хотел бросить к моим ногам свою жизнь, полную океанских круизов,
частных джетов и ужинов в ресторанах премиум-класса, я уже не говорю, о
десятках каратах чистой воды, которые он скрыл еще от ОБХСС в годы
советского лихолетья.

Ты все растоптал Лазарь, ты не смог пролезть в игольное ушко, похоть
победила твою совесть. Исцелись Лазарь!

Иначе я приеду, соберу детей и внуков и мы устроим тебе такой Нюрнберг,
что ты сам повесишься, как Герман Геринг.

Уймись!

Пока еще твоя жена Лара.

P.S. Положи деньги на карточку, старый павиан, я хочу купить Бэллочке
новый кабриолет, ей уже от людей стыдно.
* * *
Письмо Лазаря жене Ларе в дальнее зарубежье.

Ларочка, китценька моя, во-первых, здравствуй!
Мало того, что я здесь несу непосильную ношу разлуки и тоски, пока ты
бескорыстно отдаешь себя воспитанию внука Алика гением, что обречено на
успех — ведь он твой внук, у него и голова, и сейхл твои, а от меня
только плоскостопие и фиммоз.

Так ты еще и добиваешь меня такими беспочвенными, обидными,
оскорбительными упреками и подозрениями!

Мне не в чем оправдываться, но я вынужден дать объяснения, чтобы чужие
наветы и досужие домыслы не легли между нами пограничным шлагбаумом!
Уезжая, ты велела мне проветривать шубу. Ну подумай сама, мейделе моя,
не сам же я буду в ней ходить в синагогу.

Она женская, тяжелая, к тому же давит мне подмышками. Но раз я обещал
тебе — что делать?! Пришлось позвать эту женщину из Полтавы, Симу.
Ей пятьдесят пять, она уже на пенсии, шубу сроду не носила — пусть себя
побалует и сделает доброе дело!

Сама Сима без твоей шубы мне не интересна и даже противна, а если эта
гнида Гуревич с верхнего этажа и написала тебе, что видела, как мы с Симой обнимались, так это потому что в шубе я принял Симу за тебя, моя крейнделе, и не мог пройти мимо.

Как только потеплеет и ты выдвинешься домой, Сима на верхнем плацкарте
поедет в Полтаву, а шуба — в пронафталиненый чехол. Да, хочу тебя еще
обрадовать. В тоске по тебе мой было зачахнувший росток от пролитых по
тебе слез ожил, окреп, гордо поднял голову и надеется на твое скорое возвращение.

Поэтому я — не исцеленный Лазарь, я — вечный Живаго, ждущий свою Лару!
Теперь о Льве Марковиче. Чтоб ты знала, в Друскенинкай едут только с
проблемами в опорно-двигательной системе, а ты летаешь, как птичка,
между двумя полушариями.

А до моего Нюрнберга Лев Маркович может и не дожить, в истории с Львами
Марковичами это уже было.

Так что пусть этот какер позаботится о себе, а о тебе подумаю я, как
исправно делал это последние 32 года!

И, во-вторых. Если ты хочешь для Бэллочки новый кабриолет, это тебе надо
пролезть в игольное ушко и прикусить свой язык, а то будешь добираться
сюда из Майами на надувном матрасе и единственной твоей карточкой будет
фотография на паспорт.

Обнимаю и жду встречи.

Твой Лазарь.

Аркадий Гендлер