Ольга Остроумова о первом свидании с Гафтом и свадьбе в больничной палате

«Гафт дал указания: «Ждите меня не у дома, а за мостом напротив». Я знала, что Валя официально женат, но мне-то он сказал, что они с женой решили разойтись. А тут выходит — не все так просто? В общем, приезжаю я, жду пять минут, десять, пятнадцать — никого нет. Наконец он появляется из-под моста, садится в машину: «Так, уезжаем, потому что она сейчас в окно смотрит», — рассказывает Ольга Остроумова.

Помню, как пошутил Александр Ширвиндт, когда впер­вые встретил нас с Гафтом вместе в Доме актера, — тогда наши с Валей отношения только начинались. «Ухаживаешь за Ольгой? — спросил Шир­виндт. — Ты что, она же святая!» Вот такая у меня долгое время была репутация. (Смеется.)

Сейчас Гафт говорит, что я ему очень нравилась на съемках картины Рязанова «Гараж», но его останавливало, что я замужем. Не знаю, я ничего подобного не почувствовала. За кадром мы с Валей и словом не обмолвились, я его боялась. Помню, мы с Игорем Костолевским на площадке «Гаража» настолько неуютно себя чувствовали рядом с Саввиной, Мягковым, Гафтом, Невинным, которые все были большие знаменитости, что прятались от них за чучело бегемота.

Но если Гафт не выдумывает и я ему правда тогда понравилась, то он совершенно правильно сделал, что не подал виду. Свое замужество я дейст­вительно воспринимала всерьез. Анатолий Эфрос мне как-то сказал: «Оль, какая вы строгая, с вами даже пококетничать нельзя». А мой тогдашний муж, режиссер Михаил Левитин, развил эту мысль: «Ты слишком серьезная для актрисы, нет в тебе необходимого легкомыслия». Зато в нем оно было. «За безудержное стремление мужа к свободе» — так в конце концов я сформулировала официальную причину нашего развода. Судья не поняла, попросила уточнить. Я пояснила: «Он слишком любит свободу и все время мне декларирует, что он свободный человек, ему не нужна семья.

Вообще ничего не нужно, он, как Велимир Хлебников, хочет в поле умереть. Так вот, я даю Михаилу Захаровичу эту свободу, пожалуйста». Левитин думал, что я его просто наказываю, до последнего не верил, что подам на развод. «Я же тебя люблю!» — говорил он. А я отвечала: «Миша, твоя любовь заключается только в том, что ты выдыхаешь воздух, произнося это слово, а мне этого мало». Хотя в то время состояние было такое, как будто меня сбросили с десятого этажа, во мне тогда все разбилось. И вот в одной передаче я вдруг неожиданно для себя разоткровенничалась и произнесла такую фразу: «Я буду ждать того, кому буду нужна только я, даже если это будет сама смерть». По телевизору меня случайно увидел Гафт, и эти слова настолько Валю впечатлили, что он стал искать со мной встречи.

Очень скоро после той передачи меня пригласили выступить на одном мероприятии в Сокольниках. Я согласилась только потому, что мне сказали, там будет Гафт. Думала, раз у них выступает артист такого уровня, значит, солидный концерт. Оказалось, что это какая-то корпоративная вечеринка в кафе «Фиалка». А Гафта они заполучили именно под обещание пригласить меня — такой у Вали возник хитрый план. Помню, в помещении было прохладно, а я пришла в легкой белой блузке, и Валя накинул мне на плечи свой пиджак. Потом вышел проводить и предложил: «Хотите, как-нибудь погуляем по Сокольникам?» Это ведь его родные места, он там вырос. А у меня же вечно — работа, дом, дети, я так давно никуда не выбиралась, поэтому очень обрадовалась: «С удовольствием! Я возьму детей». Гафт как-то странно на меня посмотрел: «Детей? Зачем?» И пропал на три-четыре месяца. Тогда он был такой чистый эгоцентрик, это сейчас уже стал как-то понимать других людей. Вообще с тех пор Валя кардинально изменился.

Наконец, когда я о нем уже и думать забыла, Гафт все-таки позвонил и пригласил меня в китайский ресторан, который тогда только открылся на Малой Бронной. А я была в Китае, где нас угощали местными блюдами. Говорю: «Пойдемте, я люблю китайскую кухню». Правда, кухня там оказалась совсем не китайская, помню, был какой-то сплошной жуткий томатный соус. «А кто за кем заедет, — спросил Гафт, ­— вы за мной или я за вами?» Это называется, пригласил в ресторан: кто за кем заедет? (Смеется.) Но я сама очень люблю водить машину, у меня тогда была зеленая «копейка», поэтому сказала: «Давайте я за вами». Дальше последовали указания: «Ждите меня не у дома, а за мостом напротив». Валя был женат, но мне-то он сказал, что они с женой решили разойтись. А тут выходит — не все так просто? В общем, приезжаю я, жду пять минут, десять, пятнадцать — никого нет. И вот чего не уехала, как поступила бы любая нормальная женщина? Зацепило меня что-то в Вале. Любопытно стало, что он за человек

Наконец Гафт появляется из-под мос­та — в черной кожаной курточке, голову держит несколько набок (у него был тогда тик, теперь уже давно прошел. Но Марина Неелова до сих пор смешно изображает, как Валя тогда дергался). Садится в машину: «Так, уезжаем, потому что она сейчас в окно смотрит. Я опоздал, извините, у меня белье загорелось. Я его на кухне сушить повесил, а она варила борщ, и белье в этот борщ упало». Я смотрю на него и гадаю: шутит, что ли? Но нет, вроде не шутит, совершенно серьезен… В ресторане Гафт продолжал чудить. Стал зачем-то демонстрировать мускулы: «Потрогайте, какой я накачанный!» Я дотронулась: «Ого!» — просто не знала, что тут можно еще сказать, а сама думаю: «Зачем это он?» Видимо, раньше у него были женщины, которых вот так можно поразить. А мне все это совершенно не важно. У меня папа был маленький, худенький, но при этом настоящий мужчина, отвечал за огромную семью, шил палатки, чинил телевизор, все умел делать своими руками, от мебели до лодки.

Внешность героини, а голос травести

У меня было счастливейшее детство, только много позже я узнала, сколько горестей выпало на долю нашей семьи. Дедушку, он был священником, задолго до моего рождения, в 38-м, арестовали и на девять лет сослали в лагеря. Его сына, моего папу, ограничили в правах (а это значит, нет прав ни на работу, ни на учебу, ни на жизнь), они с мамой попали в разряд неблагонадежных. Родителям тогда часто приходилось переезжать с места на место, потому что их отовсюду гнали: «В 24 часа убирайтесь из этого города!» Они вспоминали: «В Магнитогорске опер­уполномоченный оказался хорошим человеком, дал нам на сборы не 24 часа, а 48!» Вот так в нашей семье все относились к людям — замечали в них только хорошее. И те теплота и доброта, окружавшие меня в детстве, — мой фундамент, на котором я до сих пор стою. После лагерей дедушка вернулся в свой приход в Бугуруслане. Там у них с бабушкой был малюсенький домик — две комнатки с сенями, но летом народу набиралось так много, что постели стелили еще и в сарае. Нас, детей, отправляли туда на все каникулы. Мы часто бегали к дедушке в церковь, смотрели, как проходят крестины, венчание, даже держали фату невестам. Городок был небольшой, верующие дедушку любили и уважали, даже к нам, малышам, относились с некоторым почтением: «Это внуки отца Алексея!» Когда дедушка ложился отдыхать между утренней и вечерней службой, бабушка усылала нас играть на улицу. Рядом с домом было старое кладбище, заросшее сиренью и черемухой. И мы шли на это кладбище, никакой боязни оно у нас не вызывало, расстилали там одеяльце, читали книжки.

В Бугуруслане был замечательный театр, один из старейших в России, ведь раньше купечество строило театры в маленьких городах. Я впервые там оказалась лет в пять-шесть, нас с подружкой привела ее мама-актриса. Места достались где-то сбоку на балконе. Не помню названия спектакля, но перед глазами до сих пор стоит картина: на сцене все сверкает и полыхает так, что все ярусы кажутся золотыми. Я это впечатление помню до сих пор. Однако о сцене тогда не мечтала. Тем не менее, когда я училась в 8-м классе — мы уже жили в Куйбышеве, неподалеку от вокзала, пошла в народный театр при клубе железнодорожников. Там я сыграла свою первую роль — Надю в пьесе Горького «Враги». Ну и захотела стать актрисой, решила поступать в ГИТИС, потому что про другие театральные вузы я вообще не знала и в Москве ни разу не была. Родители меня не стали отговаривать, наоборот, купили билет на поезд, а мама еще и пирожков в дорогу напекла. ГИТИС я нашла без труда, только меня оттуда сразу же завернули, еще с прослушивания.

В слезах забилась под лестницу, вообще-то мне не свойственно плакать, а тут прорвало, да еще вечер близился, а мне даже переночевать негде. Там меня и обнаружил какой-то мальчишка, кто-то из студентов, которые на творческом конкурсе объявляют результаты и вывешивают расписание экзаменов. Теперь хоть в розыск объявляй этого человека, благодаря которому я, собственно говоря, стала артисткой, а не воспитательницей в детском саду, как планировала, если не поступлю. Потому что имени его я не спросила, не до того было, и лица толком не разглядела, но этот голос словно до сих пор слышу: «Ты что читала? Пришвина? Не то, нужно показать свой темперамент. Смени репертуар и иди на первый тур! Ты думаешь, они тебя запомнили?» Для актрисы фраза достаточно обидная, но именно она-то меня и приободрила. Я вытерла слезы и направилась в приемную комиссию. Говорю: «Можно ли мне на ночь где-то устроиться?» И без лишних вопросов получила направление в общежитие.

А дальше уже с новым репертуаром прошла все три тура. Правда, меня приняли кандидатом на вылет: внешность вроде бы героини, а голос травести, вот это несоответствие и смущало педагогов. На втором курсе народу прибавилось, пришли Андрюша Мартынов, с которым мы потом вместе снимались в картине «…А зори здесь тихие», Юра Еремин, ныне известный театральный режиссер, Владик Долгоруков, он сейчас декан актерского факультета в ГИТИСе, другие ребята, и наш курс решили разделить. Легенда гласит, что наша худ­рук Варвара Алексеевна Вронская сказала: «Оставьте мне Остроумову и Долгорукова, а остальных делите, как хотите».

В это же время я начала снимать­ся в кино. Бессменный второй режис­сер Станислава Ростоцкого Зоя Дмит­риевна Курдюмова посмотрела наши этюды и пригласила меня на пробы в картину «Доживем до понедельника». Меня одели в школьную форму, сфотографировали и практически сразу утвердили на роль Риты. И мы, дебютанты и начинающие артисты, смот­рели, как работают мэтры — Вячеслав Тихонов, Нина Меньшикова, Ирина Печерникова. В наше время студентам ГИТИСа в кино сниматься запрещали, но мне повезло, Варвара Алексеевна разрешила, и я ее не подвела. Теперь за это не отчисляют, могут, конечно, поругать. Павел Осипович Хомский, преподававший у нас (ныне художественный руководитель Театра имени Моссовета. — Прим. ред.), сейчас студентам, пропадающим на площадке, меня в пример ставит: «Почему Остроумова, когда снималась в кино, умудрилась не пропустить ни одного занятия?» Как-то у меня получилось. (Улыбается.)

В те времена Хомский возглавлял ТЮЗ, который тогда гремел. И когда мы окончили институт, он взял к себе в театр пятерых выпускников, в том числе и нас с Андрюшкой Мартыновым и Юрой Ереминым. Именно Хомский на сцене ТЮЗа поставил первый в стране детский мюзикл «Мой брат играет на кларнете» с Лией Ахеджаковой, Людой Черепановой и Сашей Ушаковым, а я была занята в массовке и считала это большой удачей. Помню, уже после выхода «Зорь…» поехала на фестиваль в Италию, где нам, всем пятерым девчонкам, должны были вручать призы «Серебряная нимфа». Но свою статуэтку я так и не получила, потому что мне пришлось срочно вернуться в Москву — нужно было выйти в массовке. Кстати, до сих пор не знаю, кому отдали мою статуэтку, но до меня ее так и не довезли.

Перед съемкой в бане мы пришли к Ростоцкому: «Раздеваться не будем!»

С Левитиным мы познакомились в ТЮЗе, когда он пришел к нам ставить «Пеппи Длинный чулок». Миша тогда был женат, я тоже еще в институте выскочила замуж. Когда у нас с Левитиным завязался роман, я сразу ушла от первого мужа, правда, хорошо получив от него по шее. (Смеется.) А Миша с разводом тянул, но это его история, пусть сам ее рассказывает. Когда мы с Левитиным поженились, он ставил и в ТЮЗе, и на «Таганке», но ни в одном театре не состоял в штате. Человек он, конечно, очень талантливый — что есть, то есть, — но его спектакли часто закрывали и работать ему не давали.

Ну а свою так называемую карьеру в кино я сама чуть было не загубила. Просто пос­ле «Доживем до понедельника» у меня были еще две картины, но я тогда выбирать не умела, и роли были какие-то проходные. В общем, я решила больше в кино не сниматься. И когда мне передали сценарий «…А зори здесь тихие», даже читать его не стала. Потом смотрю, Андрюшка Мартынов какой-то грустный ходит. «Андрюш, что с тобой?» — «Такой потрясающий сценарий принесли, но в эту картину все пробуются, даже Тихонов… Наверное, меня не возьмут». — «Какой сценарий?» — «…А зори здесь тихие». Тут я вспомнила, что у меня этот сценарий давно лежит…

В итоге есть три версии того, как меня утвердили в эту картину. Автор повести Борис Васильев рассказывал свою: «Идем мы со Станиславом Иосифовичем по коридору киностудии, навстречу бежит Ольга, я толкаю Ростоцкого: «Вот же Женька», а он: «Да нет, это Олька Остроумова». У Ростоцкого версия такая: «Оля пришла поддержать на пробах Андрюшку Мартынова и сказала: «Ищите актрису на роль Женьки, ищите, а играть-то буду я». Но я-то помню, как было дело. Прочитав сценарий, я подумала: «Мать честная, какие роли! А я уже упустила время…» Набралась смелости и позвонила Ростоцкому: «Если еще не поздно, попробуйте меня на Риту или Женьку!» Ростоцкий засмеялся: «О, губа не дура! Ладно, приезжай». Я помчалась на студию. Там как раз пробовалась Катюша Маркова — на Галку Четвертак. Мне дали гитару, я знала пять аккордов, что-то спела. Потом пришла Ира Шевчук, пробоваться на роль Риты Осяниной. Мы прошли с ней одну сцену — и все, нас утвердили. Всех троих

Помню, как накануне съемок сцены в бане мы пошли к Ростоцкому: «Раздеваться не будем!» Станислав Иоси­фович принялся нам объяснять: «Мне нужно показать молодые красивые тела, в которые попадут пули. Послушайте, мы завесим вход в баню клееночкой, сделаем в ней отверстие для камеры, вас даже никто не увидит». И мы были настолько наивными, что поверили, нам даже в голову не пришло, что фильм-то посмотрят миллионы. Я там вообще вхожу полностью раздетая, остальным девчонкам было проще, кто шайкой прикрылся, кто веником, кто за бочку спрятался. Как потом шутили: «Разделись за идею».

Ростоцкий, а потом еще Евгений Матвеев, у которого я сыграла Маню Поливанову в картинах «Любовь земная» и «Судьба», для меня режиссеры особые. Они вызывают у меня огромное уважение. Хотя держалась я с ними всегда свободно и прямолинейно. Помню, с Матвеевым представляли нашу картину в Египте, и в огромном зале насчитали всего 25 зрителей. А перед этим там показывали американский фильм «Кома», потрясающий, и был аншлаг. Евгений Семенович расстроился: «Ну почему на их фильмах столько народу, а на наших мало?» Я сказала то, что думала: «А вы бы еще 10 минут экранного времени березки под песенку показывали». Матвеев впервые строго на меня посмотрел и ответил: «Святое не трожь».

Все заработанные на съемках деньги уходили на оплату кооператива, сначала мы с Левитиным купили однушку, а со временем переехали в трехкомнатную квартиру на Скаковой улице. Потом у нас родилась Оля, и пришлось брать няню из фирмы «Заря». Работы-то было много… Кстати, имя для дочери выбрал Левитин. Я-то всегда хотела, чтобы у меня была дочка Маша. Но так звали первую Мишину жену. И вот он без меня в загсе зарегистрировал ребенка. Помню, возвращается: «Я назвал ее Олей!» — «Здрасте, — говорю. — Почему?» А когда уже родился сын, ничего другого не оставалось, как назвать его Мишей, иначе бы Левитин обиделся. У моих детей разница в возрасте восемь лет. Помню, когда была беременная, боялась, что Оля будет ревновать, спросила ее: «Выбирай, кого ты больше хочешь: малыша или собачку? Подумай, — говорю, — маленький человечек станет твоим другом, с ним можно будет играть, разговаривать». И Оля выбрала: «Человечка все-таки лучше». Маленького Мишку я спокойно могла оставить с Олей, знала, что она братика и выкупает, и накормит, и спать уложит, а если у него ушки разболятся — полечит. Оля с Мишей и сейчас лучшие друзья.

Ну а я, как и положено советской женщине, пропадала на работе. Со временем перешла в Театр Моссовета. А Левитин сделался главным режиссером, а затем и худруком театра «Эрмитаж». Интересно, что меня в труппу он не звал. В его планы я как актриса не входила, музой Михаила Захаровича была Люба Полищук, и все спектакли ставились на нее. Мы с Левитиным прожили вместе 23 года, и вот наступил день, когда я сказала: «Все, больше не могу, хочешь, разменяй квартиру, все что угодно делай, ты свободен». Квартиру Михаил Захарович менять не стал, ушел из дома, забрав только свои книги. Как сказала одна моя подруга: «Многие женщины не обращают внимания на измены мужа, вот и не знают разводов». Наверное, так было бы лучше для наших детей. Потому что Мишка, уже повзрослев, со слезами на глазах сказал мне: «Мама, ты не представляешь, что сделала, когда ушла от папы». У меня сердце так и упало. Ну а Олю мы тогда отправили учиться в Америку, и она спокойно, даже несколько легкомысленно восприняла наш развод. Сказала только: «Мамочка, я хочу, чтобы ты была счастлива».

Конечно, мне было страшно остаться одной. Очень страшно. Это был 93-й год, кино почти не снимали, пустые полки в магазинах, в театре платили какую-то ерунду. А мне нужно было поднимать детей. И я тогда даже думала: «Ну ничего, устроюсь куда-нибудь мыть полы, да хоть в нашем подъезде». Не видела в этом ничего зазорного, я никакой работы не боюсь. А поскольку Оля училась по обмену в Америке, я тоже должна была поселить у себя школьницу-иностранку. И у нас тогда жила девочка Марьяна из Финляндии, мы ее звали Марусей, с которой Мишка очень сдружился, потом они переписывались и до сих пор общаются. Знакомые удивлялись: «Чем ты ее будешь кормить?» Я говорила: «Что мои дети едят, то и она будет».

Марьяна называла меня мамой, а я относилась к ней как к родной дочери и так же, как Олю, ругала. Как-то возвращаюсь из театра, а в раковине гора грязной посуды. Конечно, им с Мишкой досталось: «Это что такое? Вы поели, я должна за вами мыть тарелки?» Потом сын ко мне подходит: «Марьяна плачет». Говорю: «Ну и пусть поплачет, я ничего обидного ей не сказала». На следующий день что-то читаю в своей комнате, она стучится ко мне: «Мама, к тебе можно? Прости меня, какая я дура». Марьяна довольно быстро освоила русский, хотя, когда только приехала, не знала ни слова. За завтраком спрашивала: «Джус?» Привыкла, что ей дома по утрам сок подавали. «Нет, — говорю, — Марусь, у нас никакого джуса». Помню, как я была счастлива, если удавалось достать батон колбасы…

Гафт больше не грозит разводом

Но постепенно все наладилось. И хотя я не надеялась уже ни на какое женское счастье, через два года нашла его с Гафтом. Хотя поначалу не верилось, что из этого выйдет что-то хорошее. Валя вел себя абсолютно непредсказуемо. Помню, как первый раз он оказался у меня дома, где на стенах висели портреты Левитина (художница Татьяна Сельвинская несколько раз писала Михаила Захаровича). Валя тут же сочинил одну за одной три эпиграммы подряд про моего бывшего мужа, причем достаточно острых. С одной стороны, продемонстрировал свое поэтическое мастерство. А с другой — он был похож на ребенка: в чем-то трогательный, в чем-то наивный, в чем-то эгоистичный. Про таких, как Гафт, говорят: человек без кожи.

Я это быстро поняла. Как будто он хотел спрятаться за какой-то защитный панцирь. Еще и матерился тогда дико, как и многие его коллеги по «Современнику», — у меня уши вяли, ну вот не прошло и 20 лет, как он отучился. (Смеется.) Оля тогда уже училась в ГИТИСе, жила отдельно. Я переживала, как сын воспримет Валю, потому что Мишка после нашего с его отцом развода немного замкнулся. Сказала ему: «Валентин Иосифович мой друг, он может стать и твоим другом, а может и не стать, как сложится. Но папа всегда останется твоим папой». И Мишку это как-то немного успокоило. А Валька — он же мнительный, поначалу с Мишкой держался настороженно. Все сомневался, действительно ли Миша к нему хорошо относится… Я расстраивалась до слез: «Валь, ну зачем ты?» Притом что в это время Мишка уже к нему начал привязываться…

И вот только я стала понемногу привыкать к странностям Гафта, как вдруг он заявил: «Все, мы расстаемся!» Как я потом узнала, на примете у него была еще одна женщина, поэтесса. Мы с Валей как-то видели ее по телевизору, в шляпке такой, фик-фок на один бок. «Боже мой! — удивлялся Валя. — И я еще выбирал!» Но ему действительно понадобилось какое-то время, чтобы разобраться. Видимо, его пугала ответственность перед двумя взрослыми детьми… При этом Игорь Кваша ему говорил: «Валька, тебе в первый раз попалась нормальная баба. Ты что, обалдел?» Не знаю уж, это сыграло роль или что-то другое, но Гафт мне позвонил. Помню, я ехидничала: «Ну что, начинается второй акт? Посмотрим, сколько он продлится и, вообще, сколько будет актов». Но на этот раз Валя был настроен серьезно — сразу угодил в больницу, где нас и расписали 17 июля 1996 года. Жених был в пижаме, а невеста вместо платья в белом халате.

Какое-то время Валя еще демонстрировал мне свой характер. Чуть что, говорил: «Все, давай расходиться!» Я про себя недоумевала: «Господи, что же я сделала, может, не на том подносе чай ему подала?» Вот так он меня мучил, а я на эти вещи года три еще покупалась. А потом не выдержала и говорю: «Еще раз так скажешь, и мы с тобой действительно разойдемся, Валечка!» У меня ведь тоже характер — могу долго терпеть, но если взрываюсь, то — вулкан. С тех пор он больше ни разу не произнес эту фразу. Для него семья действительно много значит, он очень привязался к моим детям, а внуков, Олиного сына Захарчика и Мишкиных девчонок Полину и Фаину, просто обожает.

С Мишкой они давно стали большими друзьями, и если я на Валю иногда ярюсь, то сын его принимает таким, как есть. Мало того, если я уезжаю куда-то, Мишка будет приходить к Вале, готовить, стол сервировать. Благо сын недалеко от нас живет, это Оля перебралась в Подмосковье. Дочь стала замечательной артисткой, в ГИТИСе они с Полинкой Агуреевой были любимицами Фоменко. И некоторое время после института Оля работала в театре у Петра Наумовича, потрясающе играла там козу в спектакле «Одна абсолютно счастливая деревня» (даже знаменитый критик Наталья Крымова писала про эту козу!). Недавно я узнала, что Валерий Тодоровский долго ждал ее в картину «Страна глухих», на роль Риты, которую в итоге сыграла Чулпан Хаматова. Но Ольга так и не нашла на съемки время. «Ну ты, — говорю, — даешь!» А ей нисколько не жалко: «Я тогда была вся в репетициях, не могла вырваться». В итоге Оля от Фоменко ушла — к своему отцу, в театр­ «Эрмитаж». Ей нравится, а я считаю, что напрасно.

Ну а Миша, как и его отец, стал режиссером. В качестве ассистента набирался опыта на картине Карена Шахназарова «Белый тигр», и, по-моему, тот остался доволен его работой. Правда, на премьере сказал Левитину-старшему: «У Миши для режиссера один недостаток — он слишком деликатный». Но мне, как актрисе, не кажется, что это действительно недостаток. Сейчас мы ждем выхода первой самостоятельной картины Миши — «Подлец», в которой снялись всей семьей­. У нас с Олей главные женские роли, а у Гафта — эпизод. Сценарий Миша писал вместе со своим другом Женей Трефиловым. Я думала, мы заранее пройдем мои сцены, но сыну все было некогда. И вот наступил мой первый съемочный день, я отработала, прихожу на следующую смену, а Миша говорит: «Мама, все надо переснимать, у тебя не тот характер получился».

Что ж. Вышла на улицу, поплакала немного, но быстро взяла себя в руки. Все бросились меня утешать. «Ребята, — говорю, — все нормально, это рабочий момент». В конце концов, актеры видят только свои роли, а режиссер — всю картину целиком. Куда труднее, чем со мной, сыну было справиться с Львом Дуровым, который сыграл в «Подлеце» свою последнюю роль. Характер-то у него был очень непростой, и он все не слушался режиссера-дебютанта. Выручил Володя Вдовиченков, сыгравший главную мужскую роль, — он очень Мишке помогал. Володя просто поговорил с Дуровым, и все наладилось. Ну а теперь Миша пишет сценарий специально для Гафта, в новой картине у Вали будет главная роль.

Иногда я сама поражаюсь: как же Валя изменился за эти годы! Мудрее стал, мягче. Единственное, что в нем, кажется, осталось от прежнего Гафта, — это его «Ой, плохо я сыграл».

Ему важно, чтобы кто-то другой сказал: «Да нет, все замечательно». Раньше спросишь его, как прошел спектакль, в лучшем случае ответит: «Нормально». И только года два назад стал рассказывать подробно: «Все прошло замечательно, нам 15 минут аплодировали, много цветов надарили, я потом их все раздал». Это нормально, чего мужикам-то цветы домой тащить. Валя вообще человек очень щедрый, любому помогает, кто ни попросит, чем многие просто пользуются: «Дайте мне, пожалуйста, 1000 долларов, хочу купить жене подарок». И Валька не отказывает. «Понимаешь, — говорит мне, — он без ролей сейчас сидит». — «Валь, — говорю, — когда у человека нет денег, может быть, ему лучше купить жене подарок за 1000 рублей, а не долларов?» Кивает: «Да, действительно». И снова, кто ни попросит — пожалуйста. Но я рада и тому, что Гафт со мной согласился. Теперь с ним это уже случается, раньше такое даже представить было трудно. Скоро у нас фарфоровая свадьба, как бы не разбилась. (Смеется.) Не думаю, что Валя помнит об этом и держит в голове число. Но это и не важно. Главное, что мы до сих пор интересны друг другу.

Источник